Day 4 - Favourite record

[sezonnoe-obostrenie]

KaiSoo
523w, G - au

Чонин не слышит слов песни, потому что «кенсукенсукенсу» в его голове мешает сосредоточиться и рассортировать звуки вокруг, уложить их в строчки и рифмы. Мир плывет в дыму, Сехун пытается незаметно взять Цзытао за руку, а в глазах и мыслях Чонина только «кенсукенсукенсу». Гитарист рядом с Кенсу щурится от слишком ярких софитов, Кенсу улыбается и закрывает ему глаза своей маленькой ладошкой. Песня, наверное, о любви, потому что все, что Кенсу – о любви.
- Чонин, - дыхание Сехуна на щеке Чонина щекочет, - прекрати.
Цзытао дергает его за рукав:
- Сам прекрати.
Кенсу снова улыбается, на этот раз кому-то в зале, Чонин вытягивает шею, чтобы увидеть адресата, Сехун морщится – слишком знакомо все это, много раз повторено.
- Не нужно было приводить тебя сюда, - он вздыхает. – Чонин, шею сломаешь.
Миллиарды минут назад, когда в жизни Чонина все было не идеально, но правильно, Кенсу вместо полумрака клубов пел только в душе и за завтраком, музыка была – на двоих, весна – на двоих, мир – на двоих. Сейчас все отдельно, этакий неправильный «пополам», и Чонин тоже пополам, и дурацкое «кенсукенсукенсу» вместе с каждым ударом сердца.
Кенсу поет что-то про расставания, с летом, кажется, не с Чонином, неловко раскланивается и уходит со сцены. Сехун выдыхает с облегчением, Цзытао неодобрительно косится на него и успокаивающе гладит Чонина по колену:
- Я бы все равно позвал тебя с нами.
В горле у Чонина противный ком, сигаретный дым разъедает глаза, хочется плакать и – немножко – танцевать. Что-нибудь медленное, пронзительное, рядом с грохочущими басами колонок, потому что там его «кенсукенсукенсу» станет неслышным или – что вероятнее – с каждой новой нотой будет отдаваться в каждой клеточке Чонина, сводя с ума.
- Идешь? – Сехун кивает на танцпол, Чонин отрицательно качает головой и закуривает еще одну сигарету. Он закрывает глаза и думает, как хорошо было бы встретиться с Кенсу случайно – на улице, в комбини рядом с бывшей квартирой Чонина, в кофейне Минсока, чтобы не казалось, что он ищет его, стремится, выслеживает, охотится. Чтобы голос, который призывает Кенсу ежесекундно, заткнулся бы уже, наконец. Потому что все закончилось. И Чонин вроде бы справился с этим. Почти.
- Не думал, что ты придешь, - говорит Кенсу, отнимая у Чонина сигарету.
- Не думал? – переспрашивает Чонин, в удивлении смешно округляя глаза.
- Знал, - Кенсу устало улыбается и садится рядом.
Чонин молчит, мысли в его голове пляшут замысловатый канкан,
- Все хорошо? – Кенсу наклоняется, чтобы заглянуть Чонину в глаза.
- Нет. Да. То есть, конечно, - Чонин неловко смеется. – Ты хорошо спел.
- Это моя работа, - Кенсу снова улыбается. – Если все хорошо, почему ты не танцуешь?
Чонин улыбается в ответ, накручивая на пальцы отросшие пряди волос, и молчит.
- Чонин? Ты молчишь еще больше, чем… раньше, - Кенсу отводит глаза. – Сехун так вырос за этот год.
- Хён, - собственный голос кажется Чонину жалким и слабым. – Когда я вернусь, мы будем вместе, хён?
- Поговорим через год, - Кенсу поднимается с дивана и треплет Чонина по макушке – ласково, словно обещая что-то, - не пей много.
- Слушайся маму, - откликается Чонин, шутка из детства и первого лета, проведенного вдвоем.
- Когда ты уезжаешь? – спрашивает Кенсу.
- Завтра.
Кенсу усмехается каким-то собственным мыслям и неожиданно наклоняется, чтобы коснуться губами щеки Чонина:
- Возвращайся.